III. ЭХО НАЦИЗМА
На аргентинской научно-исследовательской станции «Сан-Мартин» царил настоящий переполох. Люди метались в панике по базе, занимаясь преимущественно бестолковым перетаскиванием ненужных вещей с одной комнаты в другую. Запирались и открывались двери, строились хаотично баррикады…
Тьма чернее ночи опускалась за стенами утепленных зданий. Генераторы загудели в усиленном режиме, вырабатывая дополнительные порции спасительного электричества. Лампочки мерцали над хаосом копошащихся сотрудников станции. И лишь только один старик Пабло, ссутулившийся возле старого примуса, был как никогда спокоен.
В прошлой жизни его звали Август Хирт. Прошлая жизнь настигала его вновь.
Пускай изменилась внешность. Внутри он остался прежним. Шестьдесят два года - седые длинные волосы, жиденькая эспаньолка и черная повязка как у Кутузова на правом глазу.
Он ждал пятнадцать лет, пока придут за ним: скрывался, пытался забыть и начать новую жизнь; разочаровывался и пытался выйти на контакт, чтобы обрести снова смысл жизни…
Сигарета потрескивала от мощных затяжек. Красный уголек на кончике, то вспыхивал, то угасал, и табачный дымок пеленал слезящиеся глаза старика Пабло. Он плакал от счастья. Его не забыли! За ним пришли, чтобы продолжить великое дело эпохи!
Шестнадцать лет назад его заставили бежать из Страсбурга наступающие войска союзников. У него было всё: в 1941 году Август Хирт возглавлял анатомический институт СС, который создавался специально под него.
Целый институт! Абсолютные ресурсы, абсолютная поддержка Третьего Рейха. Из концентрационных лагерей поставлялось неограниченное количество подопытных разных национальностей, над которыми можно проводить разнообразные эксперименты: исследовать по частям и органам, выявлять психические и физиологические отличия, проводить анализы и опыты. Для окончательного решения «еврейского вопроса» и подтверждения нацистской расовой теории требовалось научное обоснование.
И Хирту поручалось отыскать его. Или придумать. По большей части, он этим и занимался – высасывал из пальца подтверждения безумных положений книги «Происхождение человечества» в редакции Германа Вирта. Околонаучная теория профессора базировалась на тезисе, что человечество произошло от двух древнейших проторас: «арийско-нордической» с Гипербореи, то есть Севера, и кочевников с Юга – «гондванцами». Северная раса была одухотворенными творцами, а южная человекообразными зверями с низменными инстинктами. Далее Вирт развивает концепцию анти-человека и обвиняет южную проторасу во всех смертных грехах современного человечества. По его разумению, именно эти дикари с Гондваны привнесли в «рай на земле» - Гиперборею, раздор, упадок моральных ценностей, потерю нравственных устоев и коллективно-душевный разлад. Дегенерация нордической проторасы шла тем быстрее, чем больше становилось смешанных браков между «духовным» нордическим типом и примитивным анти-человеком с Юга, который исковеркал культуру Гипербореи, переиначив даже язык по своему разумению.
Так называемые «люди-звери» всего лишь пародировали язык, словно попугаи, не особо понимания высокий смысл языковых конструкций. Они подчинили высокодуховный опыт, накопленный поколениями гиперборейцев, грубо-примитивной конкретике вещей. Согласно книге Германа Вирта, так образовался «анти-язык». Далее, следуя не особо оригинальной логике профессора, начали проявляться «анти-мысли», ведущие лишь к одному лживому поклонению материи. И последним аккордом «великой теории» стало возникновение культа «анти-бога» - слепое поклонение предмету-фетишу.
Да уж, теория получилась занимательная! Примитивные «люди-звери» ассимилировались с гиперборейцами и обладая подрывным генофондом превратили высоходуховных людей-интеллектуалов в некое подобие себя. Пускай теория эволюции Дарвина и естественного отбора видов катится к чертям! Герман Вирт перепишет всё заново. А руководитель медицинских программ Август Хирт докажет на практике, чем человек с «нордическими» корнями лучше метиса с преобладающим набором генов «человека-зверя» из Гондваны.
«Золотые были времена», - всплакивал над стареньким примусом Пабло. – «Изверги уничтожили весь рабочий материал – обширную коллекцию из черепных коробок, фрагментарных частей скелета, заспиртованных органов. Пропал труд многих лет. Я так близко находился к грандиозному открытию…».
- Что ты там бормочешь себе под нос, Пабло? – тронула за плечо прячущегося нацистского преступника женщина-диспетчер средних лет. – Надвигается беда и опасно оставаться одному в такую минуту…
Старик Пабло пренебрежительно вскинул голову вверх и, скривив тонкие губы, ответил:
- Опасно оставаться человеку среди животных, - злобно пробурчал он. - Наконец-то братья пришли забрать меня к себе.
В старике Пабло начал просыпаться Август Хирт, который с интересом изучал внешность женщины.
- Ты хорошо себя чувствуешь? – обеспокоено спросила она.
- Отличный экземпляр для коллекции, - осматривал анатом близоруким глазом её темный цвет лица. – Выдающийся нос, карие глаза, интересно оттопыренные ушки… Кто вы по национальности?
- Да ну тебя, псих! – побежала дальше диспетчер.
И похоже такое четкое определение вполне устраивало состарившегося наци, которому оставалось только вспоминать о делах давно минувших лет. Славных лет. Когда мир казался похожим на черно-белый телевизор. Есть – белое, есть – черное. И ясность царила в мышлении.
Отдельным индивидам нацистская идеология въедалась намертво ржавчиной, и выкорчевать не имелось никакой возможности. Разве что извлечь мозг, да отполировать, как следует наждаком. Но жалость к самому себе и воспоминания о былом могуществе не давали покоя Августу Хирту.
Он всегда придумывал разные фантастические истории. Например, эту – про секретную базу 211 «Новая Швабия», где спрятались бежавшие из Третьего Рейха «посвященные наци», чтобы продолжить дело по порабощению мира и торжества гиперборейской цивилизации. Каждый буран или более-менее серьезная метель вызывала у бедного полоумного Пабло надежду на военную операцию, которую проводят затаившиеся подо льдами единомышленники, чтобы спасти его от «людей-зверей» и дать возможность продолжить грандиозное исследование.
- Где вы братья… по духу? – вопрошал он, еще больше ссутулившись над стареньким примусом. Даже этот керосиновый огонек, почти невидимый на фоне мощных прожекторов, был для него огоньком несбывшейся надежды.
Ответы, данные самой историей вились вокруг. Они пронизывали все вокруг, но старик Пабло оставался глух к полушепоту наследия предков. Где-то там, в параллельной реальности ему слышался рев реактивных двигателей и воплотившееся наяву оружие возмездие; чистокровный породистый немец – «сверхчеловек» и пресмыкающиеся перед ним «люди-звери» - «люди-букашки»… Однако только не здесь и не сейчас, не сейчас и не здесь.
За утепленными стенами научной станции завывал ветер. Грустно и жутковато одновременно. Словно раненый и страшный зверь трубил на всю округу о дикой боли, что мучила его. На старика Пабло снова накатили воспоминания об Августе Хирте.
- Моя борьба, мой народ, мой смысл, - разговаривал он сам с собой и всхлипывал. – Всё пошло прахом.
В который раз он прикладывал холодное дуло вальтера к виску, теперь уже поседевшему, и в который раз не находил в себе силы спустить курок. Дрожащий палец гладил металл, играл с ним, подергивая тугую пружину спускового механизма, но никогда не переступал запретную черту, после которой грянул бы выстрел.
Почему? Просто Август Хирт был трусом.
И старик Пабло тоже был трусом. Они вместе боялись. Потеря воспоминаний, потеря жалкой жизни… Ему казалось, что их разменяли и уничтожили впустую. И от этого он страдал еще больше, чем от привычного позора. Раскаяния не было. Белое продолжало оставаться белым. Черное стало еще чернее. Поражение Третьего Рейха воспринималось как богохульство, как поражение справедливости. Крах мечты всей жизни.
Нигде и никогда по разумению профессора не существовало более высоких идей и столь грандиозных идеалов. За его правое дело погибли миллионы. А он жалкий трус не мог спустить курок, чертов курок пистолета, что постоянно таскал с собой. Даже в минуты полуобморочного алкогольного опьянения он не мог пересилить себя.
Разум и страх. Если ты преступник-нацист, проигравший войну, то ты обязан пустить себе пулю в лоб! Пустить, чтоб не стать руиной рухнувшего мира.
Воля и ненависть. Если ты член оккультной организации, которая проиграла сражение – сдала Германию, но намеревается выиграть главный бой и тайно разрушить поочередно все страны-победительниц.
Август Хирт выбрал второй путь. Путь ненависти. Ему оставалась мила слепая преданность и виляние собачьим хвостом перед призраком Аненербе, поселившимся на Земле Королевы Мод.
Он не помнил, как выучил испанский язык, как очутился на аргентинской станции «Сан-Мартин». Иногда он даже сомневался в том, что он – это есть он, а не старик Пабло в тело которого его засунули. Зато он с упоением предавался собственным воспоминаниям: как чудесно работать в страсбургском анатомическом институте, где он под эгидой Аненэрбе «резал, вскрывал, сшивал и властвовал» над живой материей, делая ее мертвой.
Особое удовольствие доставляло Августу Хирту исследовать болевой порог у смертельно раненых солдат вермахта. Результаты потрясали и воодушевляли его. Небывалая стойкость немецкого солдата подтверждалась, и ликованию не было предела. Теория расового превосходства подтверждалась на практике. Откуда ему было знать, что в одном управлении Аненэрбе мученикам выдавали порцию отменного бензедрина*, а в соседнем под его руководством удивлялись живучести и мужеству, с которым бойцы встречали предсмертные муки. (* - психоактивное вещество, изобретенное немцами во время Второй Мировой Войны для повышения двигательной активности, выносливости, длительного состояния бодрствования)
В его воспаленном мозгу немцы приравнивались к полубогам, мистическим героям; дивизии СС отправлялись в бой, закатив рукава, с блеском в глазах и музыкой Вагнера в голове; готовые умереть на поле брани. Им внушили, что они избранные. Им сказали, что они бессмертные воины. И продолжат пир вместе с Вотаном за одним столом, где будут пить вкуснейшее пиво и заедать жареным на вертеле кабаном. Белокурые и стройные, как из нормандских преданий, они обескураживали врага прежде всего своей верой. И нет ничего другого, что делало бы их сильнее.
Август Хирт продолжал верить в мифическую избранность до сих пор. Но верил он не искренне – по крысьи, с оглядкой, признавая свою никчемную жизнь выше веры. От него, как и от многих других, укрылась истинная суть вещей. Он не понимал, что германским народом воспользовались, точно куклой вуду – натыкали в него иголок, затянули петлю на шее и выбросили, растоптав после использования. Он продолжал верить, и этим все было сказано.
Получая новости из распиленной на части Великой Германии, униженной и оскорбленной еще больше, чем после Версальского мира 1918 года, старик Пабло цокал языком и говорил на испанском языке. Внутри него вскипал Август Хирт, тянулся снова за пистолетом, ругаясь на немецком. Но это была всего лишь показуха. В действительности он осознавал, что служит не стране и не расе, а темным силам, которые окончательно завладели его душой.
На станции «Сан-Мартин» он был такой не один. Из аргентинцев только трое являлись штатными сотрудниками научно-исследовательской базы. Остальные – беглые нацисты, немецкие ученые, такие же «знаменательные» личности под прикрытием, как и он. Движение обеспечивало связь с внешним миром, курировало отдел сбора информации по исследованию Антарктического континента другими странами, по крайней необходимости проводило диверсионные операции и дезинформировало особо любопытных исследователей. Август Хирт рвался в самое логово – подледное королевство «посвященных», однако его по непонятным причинам не пускали. Наверное, он нужен был здесь. На месте обычного метеоролога в теле старика Пабло. Или им просто побрезговали, как отработанным материалом.