Юрий Лужков видимо перегрелся на московской жаре. Он вдруг решил провести специальное расследование причин пожара 1812 года. Мэр Москвы уже не превый раз доказывает, что в рейтинге политических фриков России он занимает место в первой пятерке. Совсем недавно Лужков пугал москвичей нашествием гигантских белых тараканов.
А теперь занялся изучением пожара Москвы 1812 года. Понятно других то, более насущных дел нет. Надо покопаться в "грязном бельишке" далекого предшественника графа Ростопчина. Так и сказал Юрий Владмирович - "Это тема, которая сегодня должна быть разработана на принципе исторической достоверности не под политику, а под объективность. Каждый москвич хочет знать, какова природа вселенского пожара, который объял всю Москву", Прямо нет у москвичей другой заботы, как докопаться до правды, ктож поджог Белокаменную, брошенную на произвол судьбы Голенищевым-Кутузовым, забытую Ростопчиным и захваченную Наполеоном.
Теперь все узнают, мэр решил заказать специальное исследование причин пожара. При этом Лужков почему-то заявил о необходимо пригласить людей с российскими корнями, которые проживают за границей, чтят своих предков и имеют бесценные материалы. Действительно может там еще живы очевидцы того пожара. Медицина та там получше московской будет. И еще Лужков предложил обратиться в Дом русского зарубежья. "Там собраны уникальные архивные материалы, и его помощь будет бесценна".Конечно, а то все изучают битву про Бородина, а на этом стрижет купоны бацька Лукашенко, а должен,к ак и везде лично он Юрий Владмиирович Лужков.
Очень в тему кстати считает, как было заявлено 1 июля Россия считает необходимым вести активную борьбу в рамках ПАСЕ с искажениями общей европейской истории. Вот с коллизии между Ростопчиным и Наполеном можно будет начать. А заодно потребовать второй раз репарации с поверженной при Ватерлоо Франции. Мол тогда она недоплатила.



2 сентября 1812 г. произошло событие, к осуществлению которого так стремился Наполеон Бонапарт: части императорской армии вступили в Москву, оставленную без боя Кутузовым. Захват священного для русских города, кроме решения ряда важных стратегических задач означал, прежде всего, крупную моральную победу неприятеля. Однако Наполеону не удалось воспользоваться ее результатами, еще до вступления неприятельских войск в Москву она запылала.
Московский пожар развивался в следующем порядке. Первыми загорелись москательные и скобяные ряды, здания за Яузским мостом и на Солянке, вокруг Воспитательного дома, магазины, лавки, винный двор, барки с имуществом артиллерийского и комиссариатского департаментов. По свидетельству чиновника Корбелецкого пожары в Замоскворечье начались уже тогда, когда французы еще только вступали в Дорогомиловскую слободу. 3 сентября, когда Наполеон въезжал в Кремль город уже полыхал повсюду. На следующий день, когда французский император проследовал из Дорогомилова в Кремль, Гостиный двор был целиком во власти огненной стихии. Разрастался и пожар возле Яузского моста, угрожая дворцу заводчика Баташова, служившего резиденцией Мюрата. Французы, действуя вместе с русскими, отстояли дворец, но деревянные здания вокруг погибли полностью. 3 сентября пожар также бушевал на Покровке и в Немецкой слободе. Неожиданно запылали казенные хлебные магазины, располагавшиеся вдоль берега Москвы-реки и взорвался артиллерийский склад. Утром казаки на глазах французов подожгли Москворецкий мост. Когда в тот же день французские генералы и офицеры направились в Каретный ряд, чтобы выбрать себе роскошные экипажи, то вскоре вся улица оказалась во власти пламени. В ночь с 3 на 4 сентября были уничтожены и комиссариатские барки, севшие на мель на Москве-реке. В эту же ночь поднялся сильный ветер, и к утру Белокаменная превратилась в бушующее море огня. В дальнейшем пожар стих, однако в отдельных местах возникали его новые очаги, горевшие вплоть до выхода французской армии из Москвы.

Подобное развитие событий не входило в планы неприятельских войск, намеревавшихся отдохнуть и обогатиться в Москве, ведь даже с точки зрения грабителя неконтролируемая огненная стихия являлась серьезной помехой, поэтому с самого начала французским командованием были предприняты меры по поиску поджигателей. Ростопчин, сообщил Вязьмитинову, что Наполеон в один из дней повесил 18 зажигальщиков.

Французы прекрасно понимали, какой идеологический удар был им нанесен, поэтому с самого начала отвергали мысль о своей причастности к пожару. Так, французский представитель Лористон во время встречи с Кутузовым заявлял, что подобные злодеяния не согласуются с французским характером, и что они не стали бы поджигать даже Лондон. Личный секретарь Наполеона барон Фэн вспоминал, что император собирался спокойно перезимовать в богатом городе: «То, что он не предвидел, что он не мог предвидеть, - уничтожение Москвы самими русскими, - выбило ту точку опоры, на которую опирался его план». Другой близкий к Наполеону человек О’Меар приводил следующие слова своего императора: «Этот ужасный пожар уничтожил все. Я был ко всему приготовлен, исключая этого события: оно было непредвидимо». Факты уничтожения ряда зданий и объектов, эвакуация пожарного инвентаря, поимка многочисленных поджигателей породили у французов версию о продуманном плане пожара, главным организатором которого был назван московский генерал-губернатор Ростопчин. Наконец, важнейшим доказательством для французов стал поджог Ростопчиным своего подмосковного дворца – усадьбы Вороново. В бюллетенях было объявлено: «L’incendie de Moscou a ete consu et prepare par le general gouverneur Rastopchine» (Пожар Москвы был задуман и подготовлен генерал-губернатором Ростопчиным. (фр.)).

Однако, версия о гибели Москвы от рук французских солдат активно использовалась русским правительством в пропагандистских целях. Уже в правительственном сообщении от 17 октября 1812 г. вся ответственность за пожар возлагалась на наполеоновскую армию, а поджог был назван делом «поврежденного умом» императора. Цель, преследуемая властями Российской империи, была очевидна. Для европейцев гибель Москвы являлась примером современного варварства, произведенного представителями народа, считавшегося самым цивилизованным в мире. Последовавшее в 1814 г. взятие Парижа без грабежа и разрушений увеличивало положительную репутацию русского народа и, прежде всего, Александра I. В то же время уничтожение священного города вызвало по тем или иным причинам возмущение во всех слоях русского общества.

Совокупность фактов позволяет предположить, что главенствующая роль московского генерал-губернатора Ростопчина в организации пожара Москвы 1812 года бесспорна, хотя это не было соответствующим образом показано в работах, посвященных изучению этого вопроса. В пользу выдвинутого положения свидетельствуют как прямые, так и косвенные факты.
К последним относятся в первую очередь воспоминания и мнения современников, как русских, так и французов. Вяземский со всей свойственной поэту эмоциональностью писал: «Граф Ростопчин будет известен в истории, как Ростопчин 1812 г., Ростопчин Москвы, Ростопчин пожарный». Клаузевиц отрицал вину французов. Вначале он считал, что пожар возник вследствие беспорядков и грабежа казаков, а позже пришел к выводу, что Ростопчин поджег город самовольно, чем и была вызвана его опала.


Другим важным свидетельством являются материалы созданной оккупационными властями комиссии для расследования причин пожара. Французы утверждали, что ими было поймано до 300 поджигателей, с взрывчатыми веществами. Комиссия, заключила, что изучила «разные вещи, приготовленные к зажиганию, как-то: фитили ракет, фосфоровые замки, сера и другие зажигательные составы, найденные частью при обвиненных, а частью подложенные нарочно во многих домах». Зажигательные смеси, по мнению комиссии, были изготовлены Леппихом, само предприятие которого по производству воздушного шара являлось фиктивным с целью отвлечь население от его истинной деятельности по производству горючих веществ. Сам Ростопчин, заранее в афишах, будто бы предупреждал о намерении сжечь французов в Москве. Для этого он выпустил из тюрем колодников с заданием поджечь город в 24 часа. Кроме этого в столице были оставлены переодетые офицеры и полицейские чиновники для руководства поджигателями. Последним фактом, свидетельствовавшим о виновности Ростопчина, был, по мнению комиссии, вывоз пожарного инвентаря. Всего было осуждено 26 человек, из которых 10 приговорено к смертной казни. Выводы комиссии, несмотря на то, что их нельзя назвать вполне объективными из-за преследуемой цели оправдать французскую армию, тем не менее, также можно принять как косвенное доказательство участия Ростопчина.

О виновности Ростопчина говорят и ряд других фактов. Так, остались свидетельства очевидцев, что некоторые городские объекты загорелись еще до вступления французов. Относившийся враждебно к Ростопчину Бестужев-Рюмин сообщал, что загоревшийся 2 сентября еще до входа французов Москательный ряд был подожжен полицейским чиновником. О том же вспоминал и граф Сегюр.

Наконец сам Ростопчин, задолго до приближения неприятельских войск к Москве (12 августа) уже озвучил мысль о пожаре. В письме Багратиону, судя по тексту пропагандистскому и предназначенному для распространения среди русских солдат и офицеров, в частности говорилось о москвичах: «...Народ здешний по верности к Государю и любви к Отечеству решительно умрет у стен Московских и если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит град в пепел и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем не худо и ему (Наполеону) дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу». О том же он писал 13 августа и Балашову. По свидетельству Вяземского незадолго да вступления французов в город генерал-губернатор говорил с обер-полицмейстером Кавериным и Карамзиным о такой возможности. Богданович приводил свидетельство о встрече в Филях Ростопчина и принца Евгения Виртембергского, во время которой Ростопчин сказал принцу: «Если бы меня спросили, что делать, я ответил бы: разрушьте столицу прежде чем уступите ее неприятелю. Таково мое мнение как графа Ростопчина, но как губернатор, обязанный заботиться о благе столицы, не могу подать такого совета». В действительности существовало и предписание московского генерал-губернатора о вывозе пожарных труб, хотя Глинка отстаивал точку зрения о существовании подобного приказа со стороны Кутузова. Не сомневались в наличии плана сожжения Москвы и родственники графа. Мельгуновым приводилось свидетельство его дочери Натальи Федоровны Нарышкиной об имевшем место 31 августа совещании с Брокером, несколькими обывателями и полицейскими. Другим фактом, упоминаемым родственниками, являлась передача в 1819 г. 5000 франков неким вдовам Прохоровой и Герасимовой за важное дело, выполненное их мужьями в Москве в 1812 г.

19 сентября Ростопчин поджег свое подмосковное имение Вороново, с огромным, стоившим ему огромных денег дворцом. Накануне 1720 крестьян имения пришли просить разрешения переселиться в другие поместья графа. Присутствовавший при поджоге английский посланник Роберт Вильсон был восхищен эти поступком: «Зажигатель Эфесского храма доставил себе постыдное бессмертие, разрушение Воронова должно пребыть вечным памятником российского патриотизма». На воротах усадьбы была оставлена надпись на французском языке, предназначенная для французов. Позже Ростопчин так писал о причинах уничтожения своего дворца: «Я сжег Вороново, потому что это моя собственность. Я не хотел, чтобы мое мирное любимое жилище было осквернено присутствием французов».

В целом же факты свидетельствуют, и это нельзя отрицать, что горожане поджигали Москву самостоятельно, без всяких распоряжений, по причинам разного рода, в том числе и корыстным. Отсутствие должного порядка в рядах французской армии, грабеж, несоблюдение правил пожарной безопасности также позволяют сделать вывод о частичной виновности неприятельской армии. Однако главной причиной гибели от огня Москвы следует назвать распоряжения ее генерал-губернатора. В самом факте поджога Москвы Ростопчиным нет никакого логического противоречия. Об этом свидетельствуют и его письма и воспоминания современников и некоторые документы, поступки графа. Вся деятельность московского генерал-губернатора летом 1812 г., его ненависть к приближающемуся врагу, несогласие с оставлением древней столицы без боя и нежелание отдать ее нетронутой неприятелю, незаконченная эвакуация важного военного имущества - все это показывает, насколько логичным для него поступком была организация пожара. Соответствующий план, очевидно, был разработан заранее, однако, письма свидетельствуют, что он не был осуществлен полностью. Именно это обстоятельство, то есть несоответствие действий по уничтожению важных стратегических объектов, выполненных по распоряжению Ростопчина, с гибелью частного имущества, также приписываемого ему общественным мнением, заставляла графа отказываться от своего авторства в пожарах полностью. Наконец, пожар Москвы можно рассматривать как главный акт развернутой московским генерал-губернатором пропагандистской работы среди простого народа. Поджигая священный для русских город, он предполагал, какой резонанс это может вызвать во всех слоях русского общества, а потому принявшая широкий размах народная партизанская борьба имела одним из главных своих источников ненависть к неприятелю, уничтожившему древнюю русскую столицу.


URL записи